Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

— Теперь, когда вы исполнили долг учтивости, — продолжала королева, — скажите мне, что такого ужасного случилось этой ночью?

— Так вот, в эту ночь были похищены документы французского посольства.

— Ба!

— И сегодня же утром управляющий канцелярии от имени гражданина Мако принес генералу Актону жалобу.

— В самом деле?

— Притом жалоба составлена таким образом, что, похоже, они подозревают, будто кто-то при неаполитанском дворе причастен к этому делу.

— Значит, он еще умнее, чем я думала.

— Кто это — «он»?

— Гражданин Мако.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что ваша лучшая ищейка, государь, не смогла бы вынюхать след пропавших документов скорее, чем это сделал гражданин Мако.

— Как, сударыня, стало быть, вы осведомлены об этой краже?

— Я слышала о ней, да.

— И вы знаете, где находятся документы?

— Полагаю, что так.

— Так где же они?

— Вы в самом деле хотите узнать это?

— Разумеется, хочу, хотя бы затем, чтобы было что ответить на жалобы гражданина посла.

— Что ж, вот они, — произнесла королева, поднимаясь с места и открывая взору груду бумаг, на которых она сидела, и тех, которые прятала под складками платья.

— О Господи! — бледнея, пробормотал король.

— Эмма! Эмма! — со смехом воскликнула королева. — Придвиньте его величеству кресло, ему сейчас станет дурно.

Меня тоже разобрал смех, я подвинула кресло, и король просто рухнул в него.

— Но, сударыня, — выговорил он, — ведь невозможно скрыть, что эти документы похитили мы, а похищение подобных бумаг — это война с Францией!

— Прежде всего, сударь, — возразила королева, — бумаги похитили не мы, это сделала я. К тому же никто не узнает, что это сделала я. И наконец, с Францией нам придется воевать все равно, так что похищение документов здесь ничего не меняет.

— Почему это нам не миновать войны с Францией?

— Просто потому, что у гражданина Мако есть глаза. Он видел, как мы вооружались, он вел счет людям и кораблям, отправленных нами в Тулон. Франция предупреждена обо всем, и сейчас ей известно, что в Тулоне четыре тысячи наших моряков и четыре судна.

— Не имеет значения! Все равно мы не вправе отказать послу в удовлетворении, которого он требует.

— Какого же ему нужно удовлетворения?

— Чтобы привлекли к ответственности вора, в случае если он неаполитанец.

— Так удовлетворите же его!

— Но что если вор признается?

— Не признается.

— Даже если будет приговорен?

— Он не будет приговорен, ведь его делом займется неаполитанский суд.

— О сударыня, не стоит слишком рассчитывать на это. В наши дни всюду царит дух независимости.

— Это именно то, с чем я хочу покончить, сударь, — отвечала королева, хмуря брови. — И если понадобится, начну именно с судов.

— Итак, вас это интересует?

— Именно.

— Следовательно, вы займетесь этим делом?

— Я им займусь.

— Что ж, действуйте так, как вам заблагорассудится! Какое мне дело, к чему это может привести? Лишь бы мне остались мои леса, чтобы охотиться, да залив, чтобы рыбачить.

— Еще Сан Леучо, чтобы было где отдохнуть, — прибавила королева с презрительным смешком.

— Неужели ваше величество оказывает мне честь, беспокоясь по поводу Сан Леучо? — спросил король.

— Чего ради мне беспокоиться о Сан Леучо, если теперь во главе этой занимательной колонии поставлен такой достойный человек, как кардинал Руффо? О! Если бы он подвизался там в качестве не инспектора, а казначея, возможно, я была бы не столь спокойна.

— Вы сердиты на него, на этого беднягу-кардинала? А между тем уверяю вас, что это весьма нам преданный человек.

— Весьма преданный вам, хотите вы сказать?

— Э, сударыня! — засмеялся король. — Боже праведный, разве мы с вами не одно целое?

— О нет, сударь, и я этим горда!

— Сегодня утром вы что-то неблагосклонны ко мне, сударыня.

— Разве вечером я стану благосклоннее, чем была утром?

— Вы хотите, чтобы леди Гамильтон плохо обо мне думала?

— Мнения леди Гамильтон во всем подобны моим.

— Стало быть, — смеясь заметил король, — леди Гамильтон, как и вы, оказывает мне честь, относясь ко мне с ненавистью?

— О, — произнесла королева, — вашему величеству хорошо известно, что вы внушаете мне другое чувство, а не ненависть.

— Ну, я вижу, что сегодня утром не мой черед наслаждаться вашим обществом.

— А вы явились сюда за этим?

— Нет, сударыня, я зашел просто чтобы повидать вас и рассказать об утренних новостях.

— Что ж, взамен я поделюсь новостями дня. Мы, господин Актон и я, приняли решение послать два корабля и три тысячи человек подкрепления англо-испанской флотилии. Командовать ими будут генералы Гамб и Пиньятелли. Я уступаю вам почетное авторство этого решения, если вы сегодня потрудитесь объявить об этом на Совете. Только не медлите с подкреплением: капитан Нельсон, как мне известно, требует его во что бы то ни стало.

— И если я проявлю такую предприимчивость, вы возвратите мне ваше расположение?

— Но вы никогда и не теряли его, сударь, — произнесла королева с улыбкой, в которой приветливости было столько же, сколько насмешки.

Король приблизился к ней, взял ее руку и поднес к губам, между тем как она с непередаваемым выражением смотрела на него.

— Итак, сударыня, вы решительно решились воевать?

— Решительно решилась, сударь! И решилась тем решительнее, что мы не можем поступить иначе.

— Будь по-вашему, сударыня! На войну так на войну! Вы увидите, что, когда придет время вытащить шпагу из ножен, я справлюсь с этим не хуже, чем любой другой.

— Вам это будет тем легче, сударь, что, когда Карл Третий, ваш отец, покидал Неаполь, он вам оставил шпагу, которой Филипп Пятый завоевал Испанию, а он сам — Неаполитанское королевство. Только жаль, что эта шпага не видела света с самого дня сражения при Веллетри: вот уж сорок три года клинок не расставался с ножнами.

— Право, моя дорогая наставница, — покачивая головой, заметил король, — вы слишком умны для меня, и я оставляю поле боя за вами.